Питер - Страница 12

Он заканчивал чистку фактически в бреду. Иногда просыпался в какой-то момент и не мог сообразить, что именно делает. Запихав шомполом тряпку в дуло (зачем?!), Иван понял, что так не пойдет. Аккуратно разложил детали на тумбочке – утром, все утром – и упал, не раздеваясь. Зарылся лицом в подушку. Кайф. Спать-спать-спать. Перевернулся на спину…

Над него смотрела Таня. Иван улыбнулся: «Отличный сон. Вот теперь действительно все хорошо».

– Ты где лоб обжег, оболтус? – спросила она.

– Ерунда, до свадьбы заживет, – ответил Иван автоматически. И только потом вспомнил.

– А, – сказал он. – Смешно вышло.

– Вот-вот, до свадьбы, – сказала Таня. – Ты еще не забыл? Нет? Странно. Кстати, – она мгновенно переключилась. – Ты уже померил костюм?

Блин, точно. Иван даже проснулся на мгновение.

– Конечно, – соврал он.

Про костюм он все-таки умудрился забыть. Ночь еще та выдалась, тут вообще все забудешь. «Ладно, утром успею, – решил Иван. – Поставлю будильник на пораньше. Поспать хотя бы два часа, иначе вообще смерть.

А завтра целый день гулять. Церемония.

Вот бы, – подумал Иван, – проснуться, а все уже кончилось. Терпеть не могу эти ритуалы. Одно дело – гулять на чужой свадьбе, совсем другое – на своей. Это почище вылазки на поверхность.

А вспомнить хотя бы, как они тогда с Косолапым тащили дизель? Это же сдохнуть можно, как тащили…»

– Ты спала сегодня? – спросил Иван.

– Конечно. – Сама безмятежность.

– Угу. Врунишка.

– Мне надо идти, еще кучу дел надо сделать…

– Вот-вот, – сказал Иван. – Иди к своему Борису.

– Он хороший! – сказала Таня. – Почему ты его не любишь?

«У всех свои недостатки, – подумал Иван. – Я сжигаю карбидом тварей и целую бывших, Таня балует раскормленного грызуна».

– У нас с ним вооруженный нейтралитет. Мы тебя друг к дружке ревнуем.

– Ваня, он кормовое животное!

– Нас жрут, а жизнь идет, – согласился Иван, закинул руки за голову. Угу. Черта с два она позволит съесть своего любимчика. От усталости голова кружилась. И палатка вокруг тоже кружилась. Но приятно.

– Я с тобой посижу минутку, – сказала Таня. Присела на край койки, коснулась его теплым бедром.

– Ладно, посиди минутку, – согласился Иван милостиво. Не открывая глаз, вытянул руку и положил Тане между ног. Тепло и уютно. Впервые за столько времени к нему вернулось спокойствие. «Я там, где и должен находиться», – подумал Иван. Зевнул так, что испугал бы крокодила. – Я не против.

– Нахал!

– Я тигра видел, – сказал Иван сквозь сон. Хотел еще что-то добавить, но уже не мог, плыл сквозь призрачные слои, проваливался сквозь подушку и пол вниз, и в сторону, и опять вниз. И это было правильно.

– Спи, – велела Таня. – Завтра трудный день…

Иван открывает глаза. В палатке темно. Он встает – на нем почему-то камуфляж и ботинки. Иван выходит из палатки и останавливается. Где я?

Платформа с рядами витых черных колонн. На стенах барельефы. На стене название станции на букву «А», но Иван никак не может его прочитать. Но главное он понимает.

Станция – другая, не Василеостровская. И здесь никого нет. Совсем никого. Пусто.

Иван идет по платформе.

У платформы стоит состав.

В одном из вагонов виден свет. Иван идет туда. Стекла выбиты, ржавые рейки обрамляют оконные проемы. По некоторым признакам можно угадать прежний цвет вагона – он синий. Сиденья раньше были обтянуты коричневой искусственной кожей. По белесым закопченным стенам вагона пляшут тени от свечей – здесь сквозняки. Ветер, пришедший из туннелей, продувает вагон насквозь, перебирает редкие волосы на высохшем лбу мумии. Карстовые провалы глазниц. Древний пергамент, обтягивающий костяк – ее кожа. Бриллиантовая сережка в ухе – напоминает о прошлом.

На коленях у большой мумии – маленькая. Свернулась клубочком, кисти скрючены. Когда человек умирает, сухожилия высыхают и укорачиваются. Именно поэтому у большой мумии и у маленькой мумии – одинаковые вывернутые кисти. Словно они плывут по-собачьи. Еще у них одинаковые натянутые улыбки. Это тоже сухожилия. И смерть.

Большая мумия держит на острых коленях спящую маленькую.

В руке у большой мумии – толстая зажженная свеча. Пламя подергивается от сквозняка. Пальцы в потеках парафина.

Вокруг первой мумии и маленькой мумии – десятки таких же мумий. Все сиденья заняты.

Рядом с каждой большой – по одной, иногда двум маленьким.

У каждой из больших мумий в руке – по свече. Пахнет тлением и горелым парафином.

Вагон горящих свечей.

Иван заходит внутрь и останавливается.

Вагон материнской любви.

Говорят, по инструкции о бомбоубежищах, женщин с детьми до двенадцати лет запускали заранее, еще до объявления сигнала «Атомная тревога». Они имели право оставаться на самой станции или в поезде, стоящем у платформы. И они остались. Все. У Ивана комок в горле. Потом он видит то, чего не замечал раньше. Сквозь кожу мумий кое-где пробиваются серо-голубые побеги. Это похоже на проросшую картошку. Иван протягивает руку…

– Не трогай, – говорит голос.

Иван поворачивает голову. Перед ним стоит высокий старик. Глаза у старика мерцают зеленоватым огнем, как у давешнего тигра.

– Другая экосистема, – говорит старик. Смотрит на Ивана; глаза его начинают оплывать, точно свечи, стекают по щекам парафиновыми дорожками. – Понимаешь? По… – Лицо старика вздрагивает и проваливается куда-то внутрь…

– Меркулов!

Его трясли за плечо. Иван открыл глаза, чувствуя невероятный, чудовищный испуг. Проспал.

– Проспал?! – Он вскинулся. В голове застрял мокрый тяжелый кирпич. По ощущениям, он вообще спал не больше минуты. Ивана затрясло. – Где? Что случилось? Свадьба?! Что?!