Вздохнул полной грудью.
Наверху дышалось хорошо. Просто замечательно дышалось.
– Человек – вершина эволюции! – крикнул Убер. – Что, сволочи, не знали? От Москвы до самых до окраин, с южных гор до северных морей… человек проходит как хозяин… – красный скинхед шагал размашисто, свободно. – Необъятной родины своей…
За спиной гулкие шаги и – клекот зараженного воздуха, вырывающегося из зловонных легких.
Убер замер. Наклонил голову. Какая все-таки интересная штука жизнь.
Только ты успеешь решить, что ты и есть вершина пищевой цепочки, как появляются желающие это оспорить.
Уберфюрер повернулся и пошел на тварь, с окровавленной гранатой на длинной ручке – эркагэшка, противотанковая. Сейчас будет веселье.
– Ты, сука, – сказал он, накручивая себя. – Ты, сука, даже не понял, с кем связался. Ну, давай! Давай, сука! Ты, блин, со скинами связался, понял?!
Серая морда медленно выдохнула. Медленно повернулась.
– Мне тебя даже жаль, – сказал Убер. – Честно.
Стук катков дрезины. Тарахтение мотора. Через мгновение из тумана выступил серый город.
Питер.
Земля холодной воды.
И холодной земли.
Холодной земли.
Холодной земли.
– Вы продолжаете утверждать, что были на Ленинградской атомной станции?
Слепящий свет бил в заклеенные прозрачной пленкой веки. Иван замотал головой, но уйти от этого света было некуда.
– Да.
– Вы утверждаете, что на поверхности возможна жизнь? – продолжал тот же голос. Свет бил и бил. Иван задергался. Веревки не пускали. Нет, не веревки. Тоже скотч.
Иван дернулся. Мокрые руки скользили. Бесполезно, скотч растянуть нельзя, это не веревка.
Какая прекрасная вещь эта клейкая лента, да?
– Нет.
– Но на ЛАЭС есть люди?
«Но все-таки он мой сын». Федор Бахметьев.
– Да.
Через несколько дней Иван на вопрос: «Вы были на ЛАЭС?» – ответил «нет», и его выпустили.
Даже выдали документы, одежду и патронов на первое время.
Иван стоял на платформе и не знал, что делать дальше. Вокруг стучали механизмы и ходили люди. Пахло горячим металлом. Техноложка, понял он.
– Ваня? – окликнули его сзади. – Как вы?
Иван повернулся. Перед ним был профессор Водяник – собственной персоной.
Проф отвел его к себе в каморку и накормил.
– Теперь рассказывайте, – велел он.
Иван пожал плечами и рассказал ему все. Просто факты. Как, кто, когда и за что.
– Время такое, – сказал Проф задумчиво, услышав про смерть Красина. – Мы сами себя делаем. Только в метро аспирант-недоучка может назваться профессором, доктором наук, светилом науки – и ему верят.
– Это вы о чем, профессор? – насторожился Иван. – Что вы имеете в виду?
– …только здесь, в метро, курсант-неудачник, вылетевший с первого курса мореходки за пьянство и неуды, может командовать подводной лодкой, – и хорошо командовать. И погибнуть на посту, как настоящий командир корабля.
Метро – это земля неудачников.
Героических неудачников.
Иван помолчал.
– Может, вы и правы, Проф, – сказал он. – Может быть.
Он посмотрел на Водяника. Тот словно постарел за прошедшее со дня их отъезда на ЛАЭС время. В черной густой бороде отчетливая седина, над висками белые вихры. Лицо словно осунулось и похудело.
– Вы вернетесь со мной на Василеостровскую? – спросил Иван.
– Э-э… нет, пожалуй. Мне предлагают здесь место, – сказал профессор. Выглядел он виноватым. – Здесь, то есть на Техноложке. Вы понимаете, Ваня… Я… я всегда об этом мечтал…
– Понимаю, – сказал Иван.
– Вечная память… – начал Водяник и замолчал.
Глаза мокрые. В изрядно поседевшей черной бороде блестят капли.
– Да, – сказал Иван, протянул руку. – Прощайте, профессор. Может, еще свидимся.
Мемориальная стена была закрыта табличками с именами умерших и погибших.
На полу под стеной стояли стаканы и кружки с сивухой, накрытые галетами. Горели несколько свечей. Теплый свет и запах горящего парафина.
– Она выходит замуж, – сказал Зонис.
Они с Иваном стояли по отдельности, на расстоянии, словно незнакомые люди. Здесь, на территории Альянса, ему было не с руки оказаться узнанным.
За прошедшее с их последней встречи время Зонис совсем не изменился. Как был мелким, наглым и болтливым, так и остался. Но внутренняя жесткость в нем была и раньше, – иначе бы он вообще не стал диггером.
Невский гудел вокруг. Иван дернул щекой. Этого и следовало ожидать.
– Что еще мне нужно знать?
Зонис пожал плечами. Все-таки совершенно семитская у него внешность. Нос, брови, профиль, покажи по отдельности, все равно поймут, что еврей. Рыжеватые вьющиеся волосы. И снайперский прищур глаз.
– Маяковская осталась под контролем Альянса, а Площадь Восстания, похоже, получит независимость. Буквально на днях. Кажется, даже собираются пригласить обратно на трон Ахмета. Правда, уже конституционным монархом. Тебя это удивляет? Меня нет. Нет и нет, если спросишь меня. Не удивляет.
– Что еще? – прервал Иван.
– На Василеостровскую провели свет. Постоянный. Без лимита и прочего. Такая фишка. Говорят, это все благодаря новому коменданту. Не знаю точно.
– А кто он? – спросил Иван. – Новый комендант?
– Твой старый друг Сазонов. Молодец парень, верно?
Иван внимательно посмотрел на Зониса.
– Что-то не слышу искренности в твоем голосе.
– А он мне никогда не нравился, – сказал Зонис. – Не знаю почему. И до сих пор не нравится.
Иван кивком показал на стену.
– А ему?
– А ему уже все равно, – сказал Зонис и пошел прочь. Шелест ткани.