Питер - Страница 70

Управлялась станция Дожем – комендантом, перевел для себя Иван. В общем, все как у людей. За исключением, пожалуй, «долговых» – рабов. Иван видел их, оборванных и безразличных, подметавших остров, таскающих тяжести, красящих лодки, сидящих то здесь, то там.

Иван вышел прогуляться, дошел до дальней оконечности островка. Народа здесь было немного.

На настиле лежал человек лицом вниз – то ли мертвый, то ли пьяный. А может, вообще гнильщик или «долговой», судя по одежде. Его никто не трогал и вообще не обращал внимания. Может, у них так положено?

Иван прошел мимо, сел у воды на скамейку.

Как ему сообщили, очередной паром отправляется к Невскому Проспекту через несколько часов. Стоимость – пять патронов. Иван сторговался за фонарь, выбора не было. Ничего, зато второй у него останется.

Прорвемся.

Паром доплывет до закрытой «гермы». Когда вода начала подниматься, ее закрыли намертво. Но там остался служебный ход – наподобие того, через который Иван ходил на Приморскую. Так что проблемы особой нет. Ну, промокну немного. Ерунда.

Осталось дождаться.

Ждать – Иван бросил в воду камешек – бульк! вода забурлила – это вообще самое сложное.

«Мемов, Орлов, Сазонов», – повторил он про себя, словно мог забыть.

Скоро мы встретимся.

Грязная куча тряпья зашевелилась. Иван дернулся – из-под кучи выбежали крысы и разбежались в разные стороны. Одна проскочила у самых ног диггера. Иван в сердцах сплюнул.

– Кто здесь? – спросил голос. Иван почувствовал, как волосы на затылке начинают шевелиться.

Еще бы!

Спрашивал давешний «мертвец». Застывшие синюшные губы шевелились, глаза смотрели прямо Ивану в душу. Диггер почувствовал, как волосы на затылке начинают шевелиться. Испуг окатил его, словно из ведра, бросился в лицо черной верещащей крысой… исчез. Кровь стучала в висках. Иван вдруг узнал.

Надо же. Он покачал головой.

«…виноват Дарвин».

– Здорово, Уберфюрер, – сказал Иван. Вот так встреча. – Как оно вообще? Как твое ничего?

– Фигово, – сказал Убер. Опираясь на руки, с трудом приподнял непослушное, словно взятое на примерку тело, посмотрел вправо, затем влево. Лицо его было словно раздроблено чем-то тяжелым. Плоское, опухшее. Глаза как у монгола. Потом снова на Ивана.

– Где я?

Иван не выдержал, хмыкнул. Своевременный вопрос.

– На острове.

– Это я знаю, – сказал Уберфюрер. Губы у него были разбиты, морда опухшая. – Где конкретно я сейчас нахожусь?

Иван пожал плечами.

– На центральном острове. Вон там лестница и написано «ДОЖ». Это кто? Дежурный по жабам?

– Ага, – согласился скинхед. – Он самый. Понятно. Мы здесь и бухали.

Это многое объясняло. В том числе и кислый запах, идущий от скинхеда – такой мощный, что его даже перегаром было сложно назвать. Скорее уж «перегарище».

– Ну ты даешь, друг… – Иван присвистнул. – Я вообще думал, что ты того – помер. Что бордюрщики из тебя ремней нарезали. Или на барабан натянули. Или еще чего. А ты здесь.

– Я жесткий, как подошва ботинка, – сказал Уберфюрер. Мучительно, перекосив лицо, выпрямился, сел. Теперь его поза напомнила Ивану позу дяди Евпата, когда его прихватывала старая рана в бедре. – Эти уроды побоялись обломать зубы.

– Ну ты даешь, – повторил Иван. – А здесь ты как оказался? В Новой Венеции?

Уберфюрер открыл рот, подержал так и закрыл.

– Не помню.

* * *

В девятнадцать лет Уберфюрер понял, что нравится женщинам, и пропал из университетских будней, чтобы проснуться в вечных праздниках жизни.

Институт на Ленинском проспекте теперь представлялся ему не серым и унылым зданием, а горящим, колыхающимся горнилом страстей и наслаждений. В этом здании все пылало, искушало и совращало, кокетничало и несло угрозу (конфликты из-за внимания женщин Уберфюрер находил самыми естественными из конфликтов, существующих на земле), двигало стройными бедрами и опаляло взглядом из-под длинных, как полярная ночь, ресниц.

– Как ты здесь оказался? – спросил Иван.

– Не помню. – Уберфюрер мучительно пытался нащупать ускользающие воспоминания и натыкался каждый раз на одно и то же – на пустоту. Все, что начиналось с момента «Вперед!» и прыжка его в туннель – исчезло, в потаенном чулане памяти не было ни одной вещицы – только темнота. Амнезия, поставил сам себе диагноз Уберфюрер и на этом успокоился. Посттравматическая. Вот и ладно.

– А здесь – это где? – спросил он ради интереса. В принципе, какая разница, откуда начинать новую жизнь?

– Новая Венеция. Где-то рядом с Горьковской. А что, ты совсем ничего не помнишь?

– Помню только, что когда очнулся, отливал на гермуху.

Иван поднял брови.

– С заброски?

Старая примета – помочиться на гермодверь. На удачу.

– Похоже. Может, у меня сотрясение?

– Смотри мне в глаза, – Иван прищурился. – Ага. Нет, зрачки одного размера. Скажи: прыжок с подвыподвертом. Только быстро.

– Офигевающая прохрень, – сказал Уберфюрер быстро. – Выхухоль, нахухоль, похухоль. Синхрофазотрон. В рамках банальной эрудиции… Да нет, все в норме, брат.

– Ага, – Иван кивнул.

Посмотрел на Уберфюрера с отрешенным выражением на роже. Странный он, подумал Убер. Клево.

– Мы Восстания взяли? – Все-таки кое-что он помнит.

Иван помедлил.

– Ну как тебе сказать… взяли.

Лицо у него стало – выразительней некуда. Уберфюрер почесал затылок.

– Так где мы, брат? – спросил он.

– На Горьковской. Вернее, в перегоне от Горьковской до Невского проспекта.

– Как это? – удивился скинхед. – Тут же туннель должен быть завален!

– Да, Убер, – сказал Иван. – По башке… или что у тебя там, тебя крепко приложили, если даже этого ты не помнишь. Сам-то ты как сюда попал, по-твоему? А? Ну-ка… – Диггер вдруг насторожился, наклонился вперед. – Покажи руку!